Читать книгу "Доброключения и рассуждения Луция Катина  - Борис Акунин"

Однако ни одной из сих отрад нашему герою вкусить было не суждено.

Откуда-то издали, кажется из парка, донеслись крики: «Барин! Барыня!»

Катин бросился к окну.

По аллее, задрав юбку, бежала служанка Груня, у которой нынче тоже был выходной. Увидев Катина, замахала рукой, но кричать уже не могла, задыхалась.

Он перемахнул через подоконник.

– Что такое? Что случилось?

Девочка (ей было четырнадцать лет) держалась за сердце, хватала ртом воздух. Должно быть, бежала от самой деревни.

– В чем дело? – высунулась из окна и хозяйка, уже в ночном чепце.

– Бе…да. Катастрофия, – наконец справилась с дыханием Груня. Она была умненькая, книгочея, обожательница всяких трудных слов. – В селе конные, трое. Мы-де государя Петра Федоровича люди. Один страшный – ужасть… Есаулом звать… Наших мужиков многих знает, по имени кличет…

– Что еще они говорят, эти люди? – спросил Катин. Сердце у него застучало, заторопилось.

– Что они утром побили синбирское войско. Солдаты не стали палить в законного государя, покололи своих офицеров, а воеводу связали, на осине повесили…

Сзади громко вскрикнула Полина.

– Бежать вам надо! – Девочка оглянулась назад, в темноту. – Есаул этот подбивает всех сюда. Суд чинить, добро делить. Я, как услыхала, сразу к вам. Уходите!

– Пускай подбивает. Наши не пойдут, – твердо сказал Луций. – А с тремя я как-нибудь управлюсь. Спасибо, что предупредила.

– Груня! – позвала от окна всхлипывающая Полина. – Давно они появились, эти трое?

– Скоро после обеда. Сначала по избам ходили, всех на площадь звали. Многие не хотели, так они за шиворот. Потом есаул этот у отца Викентия из погреба бочонок церковного вина выкатил, стал всех угощать…

– Что отец Викентий? Цел ли? – встревожился Катин.

– Не видала его…

– Ничего с ним не будет, спрятался где-нибудь. Он не дурак, – быстро сказала жена. Она больше не плакала. – Не о том ты заботишься! Злодеи деревню уже полдня мутят, а никто нас не предварил, только Груня. Уходить надо, и скорей!

От дороги, что вела из села к усадьбе, донесся неясный гул.

Уже идут, понял Луций. Флогистон обжег его изнутри своим судорожным пламенем, но верх, как всегда в опасную минуту, взял Рационий.

– Благодарю тебя, Груня. Ты сама уходи. Чтоб не увидели. Парком, – отрывисто сказал Катин девочке. А жене крикнул: – Одевайся. Я заседлаю Букефала и Цирцею. Коляску не успею.

И побежал к конюшне. Она встретила его теплом, конским запахом, фырканьем из темноты. Накинув седла – наскоро, без потников – и кое-как затянув подпруги, надев уздечки, Луций потянул лошадей к выходу. Они не упирались, но шли неохотно, всхрапнули на яркий свет луны.

Перед домом ждала Полина. В руке она держала какой-то узел.

В дальнем конце прямой аллеи зашумели голоса.

– К воротам уже нельзя… – Луций быстро соображал. – Возьмем влево, через парк, к боковой калитке! Садись в седло.

Она не послушалась.

– Поздно. Услышат, пустятся в погоню. Поле лунное, увидят. И боюсь я скачки. Не выкинуть бы…

– Ты права. Что же делать?

– Стегни лошадей, сильней! – сказала жена. – Пусть заржут и поскачут через заросли. Те подумают, это мы. Пустятся вслед. Выиграем время.

– А мы куда?

– Вниз, к реке. Уйдем на лодке.

С обрыва вниз, к причалу, вела лестница, а там, в самом деле, привязана лодочка для речных прогулок.

– Умница, – восхитился Катин. – Беги. Я за тобой. Только захвачу одеяло. На реке будет холодно. Тебе простудиться еще хуже, чем растрястись.

– Одеяло здесь. – Она показала узел. – Еще каравай хлеба и фляга рома, согреться. Лупи!

С размаху он хлестнул сначала Букефала, потом Цирцею. Оскорбленные такой несправедливостью, благородные животные громко выразили протест ржанием. Он стегнул сызнова – тогда вскинулись, рванулись в тьму.

– Уходим!

Они бросились на крыльцо в дом, чтобы пробежать его насквозь, к задней двери.

А на подъездной площадке уже стучали копыта.

– Леском скачут! – крикнул визгливый голос.

Другой, басистый, ответил:

– То пустые кони, дура! По стуку не слышишь? Здесь они. – И громче, во всю глотку. – Эй, Карогда, шевелись! Весело́ будет!

Уловка не сработала…

За домом Луций увидел, что до обрыва им не успеть. Широкая лужайка была вся залита луной. Увидят из окна, побегут следом. Или просто застрелят.

– Туда!

Он показал на поленницу дров.

Еле успели за нее спрятаться, как дом наполнился шумом. Там грохотали тяжелые шаги, что-то рушилось и трещало, за стеклами мелькали тени.

– Нету! И здесь нету! – орали голоса. – Убегли!

– А и бес с ними, – отозвался все тот же бас. – Волоки всё добро на лужайку, делить! Там, вишь, дрова. Запалим огонь, светло будет!

– В кусты! – шепнул Катин. – Быстрей! Держись тени!

Пригнувшись, они перебрались в шиповники. Луций придерживал ветки, чтобы жену не ободрали колючки, о себе не думал, и скоро всё лицо саднило от царапин. Пустяки!

– Сейчас они разожгут костер, и ничего вокруг не будут видеть, – тихо сказал он. – А мы еще дождемся тучи.

Хватило бы двух-трех минут темноты, чтобы вылезти из укрытия и потихоньку, краем лужайки, перебраться к лестнице. Бог даст, не заметят.

Дом и поляна озарились багровым, прыгающим светом. Дрова занялись быстро. Пламя побежало по сухому дереву, застреляло, взметнулось. Вокруг стало светло, как днем.

Луций нахмурился. Этак и без луны не уйдешь…

Теперь было хорошо видно людей, они суетились, размахивали руками, волокли из дома всё, что в нем было, без разбора: мебель, посуду, одежду, книги, даже клавикорды.

Но Катин смотрел не на скарб. Каждое лицо, которое он узнавал, было как удар кнутом.

– Леонтий Крюков! Я же ему зубы лечил! Марфа Кольшина! Ты ее грамоте научила… Ваня? Не может быть! Мой лучший ученик!

Скорбный список всё разрастался, и Полина в конце концов пихнула мужа локтем:

– Перестань! Семи лет мало, чтобы переделать людей.

Но верящий в человечество Луций и тут, повздыхав, нашел причину для бодрости.

– Пришло меньше ста человек, – сообщил он. – Большинство грабить не захотели!